Вопрос: Тайные поклонники на связи. Где и как ты начал учиться делать такие штуки со своим сознанием?
Нигде не начинал, само. Так оказалось. Раз уж у меня сегодня дурацкая автопилотная мигрень, то посмотрим, что там у нас в черновике ненаписанной книги «Топология овцы».
* * *
Как и у многих других детей, у меня были воображаемые друзья. А потом воображаемые друзья утихли на период пубертата, и вернулись через несколько лет отдельными субличностями. Так я начал в 2002-03 эксперимент с контролируемой шизофренией, попробовал, решил, что мне нравится, и этот эксперимент, с незначительными перерывами, идёт до сих пор.
* * *
Оказалось, что моё сознание — это коробка с игрушками. Если мне попадает в руки новая метафора или точка зрения, я её примеряю на себя, и пробую с ней что-то сделать. Воображение разбирает идеи на части и применяет к себе, вставляя их в пустые слоты (метафора), снимая обёртки с таблеток РНК (метафора, см. «Четвёртую профессию»), включая новые панели (метафора) и проходя по боковой улице (метафора), собирая их в лоскутных одеялах (метафора), поправляя предохранители и реле-автоматы (метафора, метафора).
Метафоры, сравнения и образы — мой способ управления реальностью и людьми. Так у меня появились всякие тренированные визуализаторы пространства, разноцветные дальномеры и прочий зоопарк. И возникли отдельные миры-пространства, вроде Внутренней Монголии.
* * *
Оказалось, что я сортировщик. Если мне попадались типологии и языки описания людей, я их пробовал на практике, учился ими думать, и те, которые прижились и были похожи на правду, остались со мной. Я свободно пользуюсь астрологической и соционической таблицами как психологическими стереотипами, и использую большую часть того, что вытащил из институтской психологии — от транзактного анализа и Вирджинии Сатир до Ганнушкина и Майерс-Бриггс (и дальше в соционику и психодиагностику тоже).
Практически любая шкала или множество для меня — способ создать типологию. Я могу оттипировать своих друзей и знакомых, привязав их цветам, странам, сторонам света, персонажам фильмов и книг, по книгам целиком, по предметам или движениям. Это происходит непроизвольно.
* * *
Оказалось, что я — из тех, кто не умеет считать, но умеет прикидывать. Ещё я считаю вероятности и соотношения, взаимосвязи, закономерности и паттерны. Раскладываю штуки на кучки и отыскиваю общее. Считаю людей, строю их модели и примерно понимаю, как они будут жить дальше. Иногда рассчитываю совпадения, и изредка люди вокруг этим качеством пользуются, это называется «овцефильтр». У меня плохо с логикой, потому что мне в ней быстро становится тесно, но я могу почти всё объяснить в рамках формальной логики и связей одного с другим. Люди в реальности очень простые.
* * *
Оказалось, что я навожу порядок и объясняю — и это единственная моя функция, которая востребована более всего в работе. Навести порядок (организовать, разложить, придумать схему и логику) и рассказать, как надо сделать — это самое быстрое и любимое.
Как кажется людям, это способны делать все. Это не то, чтобы неправда, просто есть те, кто делают это лучше (поэтому, кстати, проектировщики интерфейсов делают интерфейсы действительно лучше, чем дизайнеры, программисты, журналисты, психиатры или другие знатоки человеческих душ). Поэтому иногда для того, чтобы что-то понять лучше, пользуются мной.
Я могу вывести эту фразу из пассива и сказать, что «я прихожу и молча поправляю всё», но это не так. Моя роль сводится к тому, чтобы выслушать, задать вопросы так, чтобы у человека или коллектива в голове всё разложилось как надо, и потом зафиксировать результат. Самый слабый навык для меня здесь — в фиксации результата. Поэтому я очень люблю, когда фиксирует кто-то другой.
Мои следы почти никогда не видны в проектах, где я что-то рассказывал, но люди, которые со мной работали, работают немного иначе. А оптимизация и улучшение означают, в том числе, что я почти бесполезен на старте, когда нужно придумывать что-то абсолютно новое. Новое я придумываю не лучше, чем любой другой человек.
* * *
Оказалось, что мне не очень нужны психоактивные вещества, потому что представить действие лизергиновой кислоты оказалось довольно просто, из кетамина пришлось выбираться. Про овердрайв от мдма-экстази или метамфетамина и разговора нет. Мне не понравилась марихуана/ТГК. Псилоцибины красивые, но дурацкие, мескалин я не понял. Тимоти Лири я читать не смог, меня хватило на несколько страниц.
* * *
Оказалось, что у людей есть закономерности, пристрастия и стереотипы желаний, которые позволяют встраиваться в этих людей и устраивать совпадения по желанию. Термин «сила желания» для меня давно превратился из красивого образа в рабочий инструмент. И как-то вышло, что я из тех людей, слова которых производят изменения, неизвестным мне способом.
Книги про нейронауку и когнитивную психологию называют это «праймингом», программированием мозга под более активный поиск того, что ты чётко представляешь или ожидаешь — и мгновенное узнавание его среди всего остального. Но никакой прайминг не объяснит появление нужных людей в нужное время в нужном месте и в нужном настроении. Или пойманную машину со знакомым, которого давно надо было встретить. Или случайный телефонный звонок. Редко, но очень метко, с болезненной точностью.
* * *
Оказалось, что я могу легко выходить в мету («состояние наблюдателя») и жить там, но абсолютно бездарен без неё. Поэтому я избегаю прямого действия, где нет времени на роль наблюдателя. Я делаю дурацкие ошибки в общении, у меня очень длинное время восстановления после обид (дни и недели), я много чего не прощаю вообще, поэтому после определённого порога я стараюсь не выпускать происходящее из-под контроля, из-за чего люди пугаются иногда.
* * *
Оказалось, что у меня посредственная память, но болезненная фиксация на деталях. Это приводит к тому, что я помню про людей немало мелочей, но забываю какие-то крупные вещи, которые, казалось бы, должны лежать в основе.
Любовь к деталям приводит к тому, что я всегда копаю вглубь жизнь тех людей, которые мне по каким-либо причинам стали интересны. Первые несколько лет это кончалось ссорами, пока я не научился держать язык за зубами и слушать истории, которые мне давным-давно известны. Моделирование людей, раскопки в архивах и совмещение с личными рассказами дают мне достаточную перспективу, чтобы наслаждаться объёмными образами любимых людей — со всем хорошим и плохим, что в них есть. Образы нелюбимых людей быстро схлопываются в плоские наборы данных.
Человеческая паранойя научила меня никогда не говорить обо всём, что мне известно. Причин всего две:
1) Люди пугаются из-за повышенного внимания, им и приятно, и больно, не надо их с этим сталкивать лишний раз, это негуманно. Потому что жизнь всех учит, что повышенное внимание приносит только проблемы;
2) Люди любят рассказывать истории, им это доставляет удовольствие, помогает при стрессах и приводит в тонус. Главным правилом стало «дай им поговорить».
Если я кому-то даю понять, что я про него знаю чуть больше, чем мне положено — это форма проявления доверия, любви, симпатии или заботы. Так происходит с очень редкими людьми, и всё равно каждый раз подобное проявление становится жёстким стрессом, с адреналином, чувством «ужас, всё кончено» и всем таким. Ну, вы понимаете. Но прозрачность важнее, чем страх, поэтому кто-то иногда получает краткий тур по моим дневникам, кто-то слушает истории из-под замков или приходит к личным сувенирам.
Единственный предел и запретная зона — истории и досье о других людях. Они почти никогда не раскрываются, а если случаются исключения, то только в той части, которая касается меня.
* * *
Оказалось, что с образами людей в памяти можно общаться также, как с обычными людьми в жизни. Со временем расхождения накапливаются, и когда встречаются образ и прототип, то иногда выходит очень странно — далеко не сразу понятно, кто из них «правильнее» и реальнее.
Некоторые из хранящихся образов иногда требуют встреч с прототипами, потому что они слишком изменились, и им нужно побыть рядом хоть как-то, чтобы синхронизироваться и обновиться. Разговор или совместная прогулка, два часа за совместной работой или ночь рядом ставят всё на свои места.
* * *
Оказалось, что я не ответил на вопрос «как я начал учиться», но, по-моему, он очевиден — как только начал рассматривать то, что у меня есть. То, что работает и не работает, прорехи, которые надо или латать, или обходить, и отвёртки, которым надо найти какое-то применение. И придумывать (то есть бессовестно воровать идеи отовсюду) что-то, во что можно было бы интересно играть.
Скажем, в 14 лет я натурально думал про тело и внутренний баланс в терминах пилота боевого человеко-подобного робота из вселенной Battletech. Нормальная метафора, которая на тот момент была интересным переходом от «проживания в себе» к «отделению контроля от восприятия», если хотите.
А в 16, кажется, в качестве внешнего советчика и заносчивого умника у меня был Пол Атридес, обращение к которому за помощью довольно сильно мобилизовывало и помогало.
После института это всё стало менее заметно, а в последние годы почти все инструменты перешли в разряд навыков и невидимых отмычек, которые я стараюсь не демонстрировать перед кем бы то ни было без весомого повода.
* * *
И да, мне было бы приятно, если бы люди, которые знакомы со мной, прочли этот текст, потому что никто и никогда на самом деле не спрашивает о нашем внутреннем устройстве. Потому что это всё не подлежит обсуждению (я просто не отвечаю на вопросы об этом в личных разговорах), а рассказывать в монологе скучно и долго.
И да, я бы очень хотел узнать, как устроено сознание и мир тех, с кем общаюсь — какие у них символьные системы, как они отделяют хорошее от плохого, как устроены чувства. Мне всё это ужасно интересно, потому что сверху-то все довольно одинаковые, а внутренняя эволюция у всех разная.
*